Однажды - а было мне 5 или 6 лет - я в один миг стал счастливее всех - мне купили велосипед! Исполнилась моя мечта! Как мне хотелось велосипед, никто даже и представить не мог. Те, у кого он был, казались мне людьми с другой планеты. Блестящий руль, сверкающие на солнце спицы, на педалях ноги в брюках, прихваченных прищепкой... Сел на беседку, крутнул педалями, вжжик - и ты на реке, вжжик - и ты за рекой, вжжик - и ты дома! Конечно, я малость преувеличил. Велосипед в те времена никогда не покупали одному человеку, его брали на всю семью. Катались мы еще и на самокатах, но велосипед...
Самокат
Э-эх!
Он был куплен с рук, был дамским, без рамки, с сеточкой на заднем колесе (чтобы женскую юбку не втянуло между спицами), потому, скорее всего, предназначался маме. Но самым восторженным от велосипеда, конечно же, был я, потому я на нем катался чаще других. Мама от велосипеда отреклась сразу, потому что, как она говорила, где бы ни был столб, и если она его заметила, то обязательно в него врежется. Помню, как меня учили искусству управлять этим чудом на стадионе, но больше одного урока не помню, значит, его одного и хватило. Катался я много, только разве спать моего двухколесного чуда с собой в кровать не укладывал.
Школьник
Старый кинотеатр
Правда, была проблема, которую решить было почти невозможно. Эта проблема называлась "Дай покататься!". Численность двухколесного транспорта на душу призаводского населения была крайне мала, потому отвертеться от просьб было чрезвычайно трудно. Как только я появлялся с моим двухколесным конем во дворе, ко мне, а точнее, к велосипеду мгновенно сбегались все, кто был во дворе. Решить проблему кроме как разрешить кому-нибудь сделать пару кругов по двору, было невозможно.
Дай покататься!
Вот как раз из-за этой проблемы и случилось то, что до сих пор напоминает о себе оставшимся шрамом возле одной из ноздрей. Как-то раз тот же Борька в жесткой форме потребовал дать ему прокатиться, иначе быть мне жадиной до конца моей жизни. Видя, что я закусил губу, он вдруг предложил прокатиться аж до самой реки вдвоем со мной, а раз багажника у дамского велосипеда нет, то мне сесть спереди на руль. Эх, был бы багажник... я бы сел на него сзади и все обошлось. Но вокруг стояла ребятня и с воодушевлением ждала моего решения. Ну, что... взобрался я на руль... сначала было страшно... но оказалось... ничего! Ехать можно, хоть и мотало вовсю.
Борька уверенно рулил, выглядывая из-за меня, покрикивая на прохожих, чтоб боялись. Мы уверенно доехали по Советской до свертка на мост, потом промчались по спуску и влетели на подъем к мосту. И вот тут-то случилась катастрофа. Подъем на мост был засыпан шлаком, и разогнавшийся до этого велосипед передним колесом зарылся в рыхлую насыпь, мгновенно замер как вкопанный, а я ... я по инерции спикировал прямиком в жесткий шлаковый наждак!
Примерно так
Да не плечом, не спиной, не боком, а прямо... лицом! Дальше в памяти провал... Зато то, что вытворяла со мной медсестра, когда меня привезли в поликлинику (она располагалась напротив Дома культуры на улице Советской в двухэтажном белом доме), я помню с ужасом до сих пор. Все лицо было сплошной раной, изодранная шлаком кожа пылала болью, было надорвано ухо, разорвана правая ноздря... А эта гестаповка изо всей силы заливала мои раны йодом! О том, как я орал, мне никто не рассказывал, но мама, и я это запомнил, держала меня с белым от страха лицом. Потом все лицо мне забинтовали, оставив одни глаза, и оставили в больнице.
Из к/ф "Чужое лицо"
Там я отлежал пару недель. Рассказывали, что сестренка, а она была еще маленькой, страшно меня боялась и даже в больницу ко мне не ходила.
Потом еще дома маялся в бинтах. Велосипед то ли продали, то ли сдали в металлолом, Борька старался не попадаться на глаза ни мне, ни моим родителям, а я еще долго ходил с рваным лицом, но как говорила бабушка, все это ерунда, главное, что глаза целы. И правда, раны затянулись, кожа выровнялась, а о трагедии напоминает лишь шрам возле носа...
Что ж, было и такое. Научил ли меня этот случай осторожности? Вряд ли. Вся моя последующая жизнь слишком часто сопровождалась таким количеством рисковых ситуаций, что можно сказать: то, что случилось, и должно было случиться. Рисковая натура получила первую оплеуху! А их в дальнейшем было не счесть...
Однажды - а было мне 5 или 6 лет - я в один миг стал счастливее всех - мне купили велосипед! Исполнилась моя мечта! Как мне хотелось велосипед, никто даже и представить не мог. Те, у кого он был, казались мне людьми с другой планеты. Блестящий руль, сверкающие на солнце спицы, на педалях ноги в брюках, прихваченных прищепкой... Сел на беседку, крутнул педалями, вжжик - и ты на реке, вжжик - и ты за рекой, вжжик - и ты дома! Конечно, я малость преувеличил. Велосипед в те времена никогда не покупали одному человеку, его брали на всю семью. Катались мы еще и на самокатах, но велосипед...
Праздников, по нашему, ребячьему, понятию, в те времена было маловато. Не то, что сейчас, которых столько, что к ним теряется интерес. А тогда хотелось их побольше.
Конечно, главным праздником был новогодний праздник!
Насчет костюмов память молчит. Похоже, на их создание особо не тратились. В садик я не ходил никогда, потому не знаю, как было там. Хотя нет, вспомнил, что видел девочку в пышном белом платье. Но этим и ограничусь.
Но вот елка, а особенно ее "украшения" помню очень хорошо! Попробуйте угадать, из-за чего?
Сахарная голова и щипцы
Годы были явно несладкими. Обилия продуктов, тем более, обилия сладостей не было вообще. Основная конфета, которая иногда была в домах, имела вид недоспелого крыжовника с повидлом или другим чем-то едва сладким и называлась в народе просто и незайтейливо - "Дунькина радость". А чаще ребятня удовольствовалась кусочками колотого сахара. Сахара-песка не было вообще. По крайней мере я его стал замечать в доме гораздо позже. На кухне, в шкафчике, тщательно оберегаемая, лежала "сахарная голова" - твердокаменная сладкая... хотел написать "глыба", но на самом деле большой сахарный кусок. От него бабка откалывала кусок поменьше, а потом в ладони тыльной стороной ножа колола его на совсем маленькие кусочки. Если удавалось заполучить такой кусочек, то делалось все возможное, чтобы он во рту таял помедленнее... (Уточню: бабушка Домна раньше работала на железной дороге в Донбассе, шутя, как говорила, ворочала шпалы и рельсы, ее кулак мужики разжать не могли! Потому сахар она колола мастерски, без крошек, из-за этого частенько мне приходилось только облизываться, не получив желанный кусочек).
Когда же наступал новый год, то родители, пытаясь порадовать детей - то ли паек получали, то ли сами как-то добывали - украшали елки (а в Далматово это были в основном сосны) сладостями.
Это была фантастика! Представьте елку, на каждой ветке которой висели или шоколадные (ммм!) конфеты, или печеньки, или пряники, или яблоки...
Представили?
Зато вам никогда не представить, чего стоило до праздника не стянуть с елки хотя бы одну конфетку! От вида этой завораживающей картины, наряженной вкусностями елки, мы теряли остатки и так не сильно большой силы воли. Нас неудержимо тянуло в комнату, где томилась в одиночестве елка, страстно желающая... угостить нас конфетами! Мы могли часами сидеть перед елкой, исходя слюной. Вот поэтому мы так любили Новый Год! В новогоднюю ночь можно было! снять! с елки! несколько конфет и яблок!
Конечно, мы с мамой делали всякие игрушки, были и магазинные раскрашенные картонные, мама утыкивала ветви ватой, изображающей снег, иногда к елке приделывали свечи, чтобы она ночью светилась... Но все равно, главным украшением елки были сладости!
Признаюсь честно за давностью лет, далеко не с полным комплектом конфет подходила елка к своему главному празднику. Как-то получалось так, что то одна, то другая конфета исчезала со своей ветки, и никто! никогда! не догадывался, куда она делась. Хоть бабушка и отхаживала иногда меня мокрым полотенцем, но доказать мою вину не смогла ни разу. А вот когда у меня появилась сестра Иринка, то из-за того, куда и как пропадали конфеты с елки, мы даже... ну, в общем... до рева!
Помимо этого главного для нас праздника были и другие праздники.
День победы в то время все отмечали дома, поминали погибших родственников, вернувшиеся с войны пили горькую и скрежетали зубами. Праздничную его суть перебивали беды потерь. Страшная война и страшная жизнь в тылу, тяжелейшее послевоенное время в этот день выжимали из людей в основном слезы и вызывали горестные вздохи об убитых. Хотя участники войны изо всех сил старались забыть всю военную мерзость, пытались ни одним словом не поминать о том, где и как воевали, но когда после очередного стакана начинали вспоминать... то на это лучше было не смотреть. Страшное это было зрелище. бабушка с мамой кидались успокаивать отца и деда, те сначала взбрыкивались, но потом постепенно утихали и сникали, безвольно опуская плечи... Нас в эти часы выгоняли из комнат, а то и из дома, чтоб мы не слышали и не видели того, что происходило с мужчинами.
Но вот 1 мая и 7 ноября были настоящими праздниками! С утра из динамиков, вывешенных на столбах и домах, гремела музыка. Первое мая начиналось с песни "Утро красит нежным цветом стены древнего кремля...", а седьмое ноября с "Вставай проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов!". Народ наряжался в свои лучшие одежды, расходились по месту работы, чтобы потом в колоннах с флагами и транспарантами вступить в шествие по улицам к площади.
Мы, ребятишки призаводских домов, жили возле площади, потому, сидя на заборах, видели всех, кто шествовали в коло
ннах. Зрелище было завораживающее! Мы даже и представить не могли, сколько народу живет в нашем городе! Люди все шли и шли, трепыхались на ветру флаги, ветер рвал из рук транспаранты, перед трибуной играл духовой оркестр, в колоннах играли гармони, женщины пели и плясали, малышня сидела на плечах отцов. Школьная колонна выделялась девушками в белых фартуках и юношами в выглаженных брюках.
В центре в кедах автор
Потом, спустя годы, шествия колонн стали более организованными, но в 50-е годы люди в колоннах вели себя намного раскованнее. Пусть под ногами не было асфальта, и от плясок поднимались клубы пыли, но народ веселился от души! Кроме флагов и транспарантов в руках женщин были обычные цветы и самодельные, флаги украшали лентами и звездами, ребятишки суетились тут же, бегая между людьми как муравьи.
Главная трибуна с городскими начальниками стояла на стадионе, потому колонны, прежде, чем к ней подойти, должны были сделать круг пл стадиону. Проходя мимо трибуны, на которой вместе с руководителями стояли передовики труда и учебы, колонны, заслышав здравицу в свой адрес, громко кричали ура и подбрасывали вверх шапки и поднимали выше свои флаги. Затем все выстраивались перед трибунами и слушали речь главного начальника города.
После парада одни шли в клуб (у свертка на мост), другие собирались группами и выходили на природу, третьи праздновали по домам. Радио было не во всех домах, про телевизор еще и знать не знали, потому главным способом празднования было человеческое общение. Праздновать в одиночку, сидя перед экраном, в те времена было немыслимым преступлением! Только с друзьями и только с песнями и плясками!
А еще к праздникам можно было отнести ВЫБОРЫ! Да, в те годы выборы были праздниками. Суть этих выборов мы не улавливали, но то, что это был праздник, мы знали точно. Хоть нас старались не пускать в зал школы, где люди опускали в красные ящики бумажки, мы все же прорывались посмотреть, как возле этих ящиков по стойке "смирно" и с поднятой к голове рукой стояли пионеры. А уж если взрослые брали нас с собой, то обязательно доверяли нам опустить в урну сложенные вдвое белые бумажки. А еще, и это, пожалуй, было главным в праздновании выборов, было то, что ребятне даром или за одну копейку давали петушки - это такие конфетки на палочках из жженого сахара, раскрашенные в разные цвета.
А еще было здорово, когда взрослые, напраздновавшись дома, выходили во двор, и устраивали пляски прямо под окнами. Тут же скакали и мы, иногда получая подзатыльники за излишнюю ретивость. В честь праздника родители выдавали нам немного денег, и тогда мы бежали в китайские домики (на месте теперешнего сквера Победы) и покупали себе что-нибудь сладенькое.
На стадионе, тоже располгавшемся недалеко от нас, и так целыми днями клубилась пыль от всегдашних игр в волейбол, футбол, баскетбол, в то и в городки, но в дни праздников там проводились настоящие соревнования. Рослые парни и девушки на полном серьезе рубились на победу, а толпы болельщиков, глазевших на них, то и дело выкрикивали слова поддержки или испускали вздохи разочарования. Иногда болельщики настолько увлекались состязанием, что сжимали круг ближе, чем указывали границы площадки, и тогда игрокам приходилось отвлекаться от состязания и выталкивать наиболее рьяных "фанатов" за черту игрового поля.
В общем, далматовцы любили праздники и умели праздновать! Как вижу, такое отношение к праздникам сохранилось и до наших времен. А умение праздновать, как известно, явялется одним из качеств умения работать.
Чуть позже постараюсь написать про другие праздники, какие устраивались в Далматово, потому как нахожусь только в начале моего , надеюсь, длинного ностальгического описания.
Праздников, по нашему, ребячьему, понятию, в те времена было маловато. Не то, что сейчас, которых столько, что к ним теряется интерес. А тогда хотелось их побольше.
Конечно, главным праздником был новогодний праздник!
Насчет костюмов память молчит. Похоже, на их создание особо не тратились. В садик я не ходил никогда, потому не знаю, как было там. Хотя нет, вспомнил, что видел девочку в пышном белом платье. Но этим и ограничусь.
Но вот елка, а особенно ее "украшения" помню очень хорошо! Попробуйте угадать, из-за чего?
Сахарная голова и щипцы
Годы были явно несладкими. Обилия продуктов, тем более, обилия сладостей не было вообще. Основная конфета, которая иногда была в домах, имела вид недоспелого крыжовника с повидлом или другим чем-то едва сладким и называлась в народе просто и незайтейливо - "Дунькина радость".
Что я мог запомнить, малец, из жизни города? Я и занят-то был только тем, что с утра до ночи играл в войнушку в наших пристенных прериях. О жизни города я мог судить только по тому, что происходило с моей семьей. А в те времена все происходило примерно так, как и у всех в то время. Папа и мама все время были на работе, я до одури носился по оврагу, бабушка вела домашнее хозяйство, дед подрабатывал то на заводе, то еще где-то.
За огромной стеной монастыря пыхтел и грохотал завод. Утром по гудку к проходной завода со всех сторон сходились рабочие, вечером по гудку же они расходились по домам или в чайную, которая стояла на месте магазина возле нынешней администрации района. Иногда бегали туда и мы, потому что в чайной за десять копеек давали стакан сладкого чая и кусок хлеба.
По праздникам у нас дома собирались гости. Посиделки при небогатом столе всегда проходили весело и обязательно сопровождались пением. Гости всегда просили спеть маму, любившую и умевшую петь. Она пела украинские песни, папа ей подпевал и подыгрывал на гитаре. Подпевали и гости. В это время я сидел под столом и наслаждался пением. Если в доме появлялась гармошка, то к песням еще добавлялись и танцы. Вальсы танцевали только под патефон, пластинки к которому отец привозил из каждой поездки в Курган.
Летом частенько праздники отмечались на природе. Уходили на реку и за реку, располагались прямо на земле, раскладывали снедь, шутили, пели и смеялись, а то и всем кагалом купались в речке. Надо отметить, что праздники на природе отмечали многие горожане, то тут, то там виднелись группки людей, и были слышны звуки гармошек и пение празднующих.
Сюда вывозили железо
Однажды мы увидели, что над стенами все выше поднимается огромная рыжая труба, а потом из-под стены раззявился коридор, и из него вагонетками начался вывоз шлака. Он ссыпался в овраг, мерзко вонял и дымил, а ночью светился красными углями. Кое-кто умудрялся в горячем шлаке печь картошку, но копоть и вонь развитию этого дела не дали ходу. Постепенно место наших игр пустело, мы стали искать новые места наших увлечений. Как-то раз, играя возле монастырской стены, мы узрели, как из главных ворот тракторами и на машинах начали вывозить огромные железные конструкции и сваливать их слева от въезда, напротив стадиона. Эта железная свалка становилась все больше, и скоро возле стены возникла огромная гора железа. Страшно было неимоверно! Там за каждым углом прятались фашисты, и при каждом железном грохоте из-под арматуры выскакивали чумазые партизаны, улепетывая под спасительные стены монастыря.
Цех на паровой тяге
Только потом мы узнали, что завод переходил с паровой на электрическую тягу, а эти конструкции до этого служили основанием для валов со шкивами. То есть один паровой движок с помощью шкивов вращал все станки. Жутко, наверное, было в цехе - кругом болтаются шкивы, грохочет арматура...
Все это железо при ветре скрипело и скрежетало. Представьте, если бы оно кого-нибудь придавило? Но мы и так не сильно в него забирались, так с краешка поигрывали. Взрослые вечерами отмывали нас от всех видов грязи и масел, густо покрывавших железо, валы и барабаны шкивов, ворчали и грозились проверить, не шастаем ли мы на завод. Мы как настоящие партизаны молчали - ну, не выдавать же нашу зону фронтовых боев! Но, к нашему великому сожалению, железо довольно быстро убрали, и нам пришлось искать другие места для игр.
В школе напротив летом выносили парты для покраски, и мы с величайшим удовольствием составляли из них "корабли", где сами парты были палубами, а скамейки трапами с перилами. У нас была полная команда с капитаном, боцманом и матросами. Мы плыли в дальние страны, флаг гордо развивался на мачте, вокруг резвились акулы и киты, а корабельные орудия были направлены вперед, на морских пиратов. Пираты же, вооруженные швабрами и половыми тряпками, подпоясанные передниками, с громкими визгливыми криками гонялись за нами, пытаясь защитить свежевыкрашенные парты от хулиганья. Бывало, что и главный пират, директор школы, шел на абордаж. Тут уж мы резво сдирали флаг и удирали с места сражения, чтобы на следующий день опять создать новый корабль и снова отправиться в путь, пока визгливые пираты опять не вступали с нами в бой.
Окружающая нас жизнь с точки зрения нас, сопливых дошколят, текла вполне так, как нам хотелось, а взрослые проблемы до нас доходили лишь изредка.
Что я мог запомнить, малец, из жизни города? Я и занят-то был только тем, что с утра до ночи играл в войнушку в наших пристенных прериях. О жизни города я мог судить только по тому, что происходило с моей семьей. А в те времена все происходило примерно так, как и у всех в то время. Папа и мама все время были на работе, я до одури носился по оврагу, бабушка вела домашнее хозяйство, дед подрабатывал то на заводе, то еще где-то.
(Публикуя свою далматовиаду, спешу предупредить, что главы и части будут постоянно исправляться и дополняться. Причина проста - каждая опубликованная часть вызывает в памяти новый прилив воспоминаний, потому приходится править то, что уже создано, и добавлять то, что всплыло. И еще: поглядывайте в конец статьи, там автор старается приложить песни и видеоролики). Ну, не знаю, какие до нас в Далматово ракеты пускали вообще, может быть, какие-то осветительные, военные и прочие, но самую настоящую с пускового стола запустили мы."Мы" - это громко сказано, но все происходило при нас и с нашим участием.
Шел, не скажу точно, но примерно 1952-53 год.
В параллельном доме жил Борька, он был гораздо старше нас. Фамилию я уже забыл, хотя и крутится на языке (Демарчук, Дмитрук?), но то, что его звали Борисом, это точно. Он был старше нас (хотя при нашем возрасте старше нас мог быть кто угодно). Мы с ним познакомились на крыше соседнего дома, где он летом загорал и курил втихаря. Почему он нас приметил, не знаю. Пишу "нас", потому что я в то время сдружился с мальчишкой моего возраста, звали его, как мне плохо помнится, вроде Женькой. Вот нас с Женькой он и позвал к себе на крышу, и там сообщил нам по секрету, что делает ракету.
Борька нам столько понарассказывал про ракеты, что мы прямо висели на нем и просили, чтобы он нам ее показал. Он этими ракетами бредил. Вырезал из газет фотки про "Катюши", выдирал из книг страницы про китайские ракеты, говорил взахлеб о том, что китайцы салюты делают не из пушек, а с помощью ракет. Но нас от своей ракеты держал подальше. Видимо, чтоб не сглазили.
- Не! Это опасно. Я пока экспериментирую, она может взорваться. Лучше спичек мне принесите побольше. За эти спички мне дома попало, но интерес был такой, что наказания не остановили ни меня, ни моего друга Женьку. Наконец, уже под осень, Борька вызвал нас за сараи и сказал, что ракета готова, но со спичками не получилось. Нужно найти порох.И мы нашли порох. Кто-то из нас, не помню, кто, утащил у отца охотничий патрон, и Борька назначил время запуска. - Я там все приготовил. Ваше дело следить за полетом ракеты, а когда она упадет на землю, найти ее. Рано утром мы опять собрались за сараями. Помню, уже выпал первый снег, и мы пошли на дно оврага. Странно было, что ракеты в руках у Борьки не было.Придя на место, Борька откуда-то притащил три кирпича, сложил их ровно и вместе, а нам сказал, чтоб мы укрылись в ямке неподалеку.Можете представить наше волнение в ожидании ракеты?Лежим мы в ямке, а Борька колдует возле кирпичей.Вдруг он сорвался с места и побежал к нам. - Щас рванет! Смотрите, не потеряйте из виду! И мы увидели ракету...
Сделаю небольшое отступление.В те небогатые послевоенные времена в школах писали чернилами с помощью приспособлений (сейчас бы сказали - гаджетов или дивайсов), называемых перьевыми ручками. Устроены они были просто: на конце деревянной круглой обточенной палочки крепилось стальное перо. Эту ручку макали в чернильницу с чернилами и писали в тетрадках. Рисовали в основном карандашами, да и то чаще простыми.Бед от этих ручек и чернил школьники наших времен натерпелись немеряно. То ломались перья (макать аккуратно ручками в чернильницы удавалось далеко не всем, потому кончик пера, хоть и стальной, искривлялся, а то и совсем отламывался), то чернила стекали с пера на бумагу и оставляли на ней кляксы.
Ломались и ручки. Да и как им было не ломаться, если зимой портфель нередко служил подзадником для скатывания с горки напротив начальной "красной" школы, где сейчас лестница. В те годы лестницы не было, потому гоняли по склону почем зря! После таких катаний иногда в портфеле вместо тетрадей, учебников и ручек была сплошная каша, густо сдобренная снегом. "Получали" мы от родителей за это по самое не могу, обещали больше с этой горки "ни за что", но... не картонку же с собой в школу тащить, если такой удобный "конь" при себе?!Так вот, перьевая ручка в те годы была основной мучительницей всех школьников страны. Было еще "вечное перо", но его описывать не буду, погуглите сами.
Но вот однажды появилась новинка : портативная ручка, с одного конца было стальное перо, а с другого карандаш. Представьте черную полую трубочку длиной с дециметр и толщиной в сантиметр, на концах две стальные пробочки (заглушки), в них вставлены с одной стороны стальное перо для писания чернилами, с другой маленький карандаш. Если пробочку вынуть и перевернуть, то появится перо или карандаш. Если перевернуть обратно, то оба они спрячутся обратно в трубочку. Продолжаю описание нашего испытания ракеты дальше.
Вот эту портативную ручку Борька и переделал в ракету! Выдернул из пробок перо и карандаш, Одну пробку накрепко забил в трубку, в другой сделал отверстие (дюзу, по-научному), из жести вырезал и прикрепил стабилизаторы, набил трубку смесью пороха и растертого угля, т.е. все как надо.
Но размер! Подробности я узнал позже, а наши любопытные глаза увидели на кирпичах еле заметную трубочку на жестяных подставках... Она была такая маленькая, такая... несерьезная, что ли... и нам стало обидно. Мы представляли ракету большой, красивой, горящую огнем... а увидели маленькую, некрасивую трубочку. Борька хранил ее в кармане!
Примерно такая
Борька в это время выдернул из своего дряхлого ватника кусок ваты, поджег его, бросил под ракету и кинулся к нам в яму. - Следите за ней, когда взлетит, не потеряйте! Мы таращились во все глаза, но... ракета не взлетала. -Эх, погасла! - Борька немного выждал, вернулся к ракете, снова поджег вату и опять кинулся к нам. - Вата сырая, погасла!
Мы опять уставились на ракету.
И вдруг - пшшшш! Трубочка в одно мгновение пыхнула и умчалась вверх! Дымный след был коротким, и по нему узнать, куда улетела ракета, было невозможно. Я успел заметить ее на фоне неба, но тут же потерял из виду. (До сих пор помню черненькую трубочку на фоне синего неба!). - Смотрите! Где она? Я ее не вижу! Борька вскочил, скинул шапку и уставился в небо. Мы тоже стали разглядывать небо, но ракета пропала, будто улетела к солнцу. - Эх вы! Где ее искать? Потеряли... Кто что видел, говорите! Женька сказал, что видел только вспышку на кирпичах и дым, а я сказал, что видел ракету в небе. - Где она была, покажи пальцем! Я показал, и Борька повернулся к сараям. - Там она где-то! Мы полезли на склон на поиски ракеты, но не нашли. - Эх! Надо было парашют сделать. В следующий раз с парашютом полетит.
Вот и все наши ракетные испытания. А! Нет, не все.Ракету мы все же нашли! Весной, прямо во дворе она вытаяла из-под снега возле одного из сараев, и Борька ее даже поцеловал от радости
Вы скажете, мелочь? Ерунда? Для тех, кто это не видел, может быть.Но мне эта черная трубочка сначала на кирпичах, а потом в небе ясно видится до сих пор. Почему, не знаю...
(Публикуя свою далматовиаду, спешу предупредить, что главы и части будут постоянно исправляться и дополняться. Причина проста - каждая опубликованная часть вызывает в памяти новый прилив воспоминаний, потому приходится править то, что уже создано, и добавлять то, что всплыло. И еще: поглядывайте в конец статьи, там автор старается приложить песни и видеоролики). Ну, не знаю, какие до нас в Далматово ракеты пускали вообще, может быть, какие-то осветительные, военные и прочие, но самую настоящую с пускового стола запустили мы."Мы" - это громко сказано, но все происходило при нас и с нашим участием.
Шел, не скажу точно, но примерно 1952-53 год.
В параллельном доме жил Борька, он был гораздо старше нас. Фамилию я уже забыл, хотя и крутится на языке (Демарчук, Дмитрук?), но то, что его звали Борисом, это точно. Он был старше нас (хотя при нашем возрасте старше нас мог быть кто угодно). Мы с ним познакомились на крыше соседнего дома, где он летом загорал и курил втихаря. Почему он нас приметил, не знаю. Пишу "нас", потому что я в то время сдружился с мальчишкой моего возраста, звали его, как мне плохо помнится, вроде Женькой. Вот нас с Женькой он и позвал к себе на крышу, и там сообщил нам по секрету, что делает ракету.
(Публикуя свою далматовиаду, спешу предупредить, что главы и части буду постоянно исправляться и дополняться. Причина проста - каждая опубликованная часть вызывает в памяти новый прилив воспоминаний, потому приходится править то, что уже создано, и добавлять то, что всплыло. И еще: поглядывайте в конец статьи, там автор старается приложить песни и видеоролики).
Мой дом слева. Нижние окошки.
Итак...
С какого-то момента я, тогдашний четырехлетний малец, вдруг почувствовал себя жителем другой страны. Хоть понимания в голове было еще маловато, но на то, что все кругом совсем другое, понимания все же хватило. Время между отъездом с Донбасса и появлением в Далматово превратилось в мгновение, потому появление меня возле монастырской стены - это было как... падение с небес! Пусто, пусто... и вдруг - бац! - и я уже общаюсь с соседскими мальчишками общего двора домов по улице Советской напротив двуэтажного белого дома (нынешний дом пионеров).
С чего же началась моя Далматовская жизнь после приезда с Донбасса?
А началась она... ага! С "хэканья"!
Что это такое? Объясняю. В Донбассе все говорят в основном на "суржике", местном диалекте, в котором смешались языки и диалекты людей всех национальностей, что строили Донбасс в годы первых советских пятилеток.
Хэкание там было повсеместным. Кто помнит, как хэкал Горбачев, тот поймет, о чем я. Человек, который хэкает, как бы говорит, проглотив язык. Вот и я твердую далматовскую "г" смягчал по-донбасски. Получалось что-то вроде "за хорой стоит хора, над хорою халка". И наоборот, вставлял твердую "г" там, где ее в далматовском говоре вовек не бывало, типа вместо слова "острый", я говорил "гострый" и так далее. А уж "шокание", думаю, озвучивалось мной регулярно.
Вид со двора на у. Советская
По-моему, мой донбасский диалект быстро улетучился, и все из-за того, что весь двор потешался надо мной, слушая мои хэканья. Я это хорошо запомнил. Начинать жить с насмешек всегда несладко.
Дома, в одном из которых мы поселились, были только что построены, и квартира в одном из них, скорее всего, была выделена директору школы, т.е. моему отцу.
До сих пор я совершенно уверен, что лучшим моим дошкольным воспоминанием было время жизни вот именно в этом доме! Причин было множество, но главной из них было то, что за сараями до самой кремлевской стены были... травяные джунгли! Возможно, для взрослых это было необжитое, заросшее травой, место, но для нас, сопляков, это были непроходимые джунгли! Заросли были выше нас, а множество пробитых в траве ходов, запутанных и таинственных, ведущих неведомо куда, создавали свой мир волшебства и неведомых тайн. Мы играли самозабвенно, играли с утра до ночи. Конечно, мы играли только "в войну"! Было много и других игр от "Соловьи-разбойники" до "Штандарт!", но игра "в войну" была основной. От настоящей войны нас отделяли всего-то пять лет, потому арсенал нашего травяного "вооружения" был большим, и "воевали" мы всегда на полном серьезе.
Кремлевская стена
Таинственность этого места была фантастической еще и потому, что рядом высилась огромная и неприступная кремлевская стена. Конечно, она была монастырской, но уж слишком походила на кремлевскую стену, потому мы ее и звали не иначе как "кремлевской". Победу в игре мы праздновали, когда прижимали "фашистов" к этой стене, и им было уже деваться некуда...
Постепенно, осваивая свои джунгли, мы перемещались в другие "страны" - в огромный и страшный овраг, тоже начинавшийся за сараями.. Он сначла был больше. Это потом в него стали валить шлак и сделали его поменьше, а сначала он подходил чуть ли не прямо к сараям. А спускаться на дно этого жуткого ущелья нас заставляла жажда. Там, внизу, под левым склоном бил родник, и мы, разгоряченные сражениями, пили, захлебываясь, его прозрачную воду.
(Для меня нынче странно видеть часовенку на роднике совсем в другом месте. В моем детстве на этом месте была только грязь и никакого родника не было. А наш родник был в другом месте, и именно про него говорили, что из него пил воду монах Далмат).
Русские покатушки
А еще была зима.. Правда, мое участие в мероприятии по имени ЗИМА в дошкольные годы в памяти не запечатлелось, но вот то, что я помню, до сих пор вызывает во мне страх и трепет. Такого я после не видел нигде и никогда. Мужики водой из родника заливали дорожку для катания на склонах этого оврага с обеих сторон так, чтоб можно было, скатившись по одному склону, вкатиться на другой, и с него снова скатиться обратно. Народ катался по этим крутейшим "катушкам" толпами! Отдельные личности на своих картонках слетали с одного склона с такой скоростью, что взлетали на другой склон чуть ли не до половины. Но самое огромное впечатление на нас производили смельчаки, которые на коньках (!!!) на огромной скорости скатывались по этим катушкам так, что долетали чуть ли не до вершины другого склона и, развернувшись, мчались обратно, пролетая мимо нас, зевак, будто пушечные ядра! Пробовать такое мы даже и не пробовали! Мужики послевоенного времени мало чего боялись, а теперь такое даже и представить невозможно...
Первая ракета в Далматово была запущена... нами! Но об этом попозже.
(Публикуя свою далматовиаду, спешу предупредить, что главы и части буду постоянно исправляться и дополняться. Причина проста - каждая опубликованная часть вызывает в памяти новый прилив воспоминаний, потому приходится править то, что уже создано, и добавлять то, что всплыло. И еще: поглядывайте в конец статьи, там автор старается приложить песни и видеоролики).
Мой дом слева. Нижние окошки.
Итак...
С какого-то момента я, тогдашний четырехлетний малец, вдруг почувствовал себя жителем другой страны. Хоть понимания в голове было еще маловато, но на то, что все кругом совсем другое, понимания все же хватило. Время между отъездом с Донбасса и появлением в Далматово превратилось в мгновение, потому появление меня возле монастырской стены - это было как... падение с небес! Пусто, пусто... и вдруг - бац! - и я уже общаюсь с соседскими мальчишками общего двора домов по улице Советской напротив двуэтажного белого дома (нынешний дом пионеров).
С чего же началась моя Далматовская жизнь после приезда с Донбасса?
А началась она... ага! С "хэканья"!
Что это такое? Объясняю. В Донбассе все говорят в основном на "суржике", местном диалекте, в котором смешались языки и диалекты людей всех национальностей, что строили Донбасс в годы первых советских пятилеток.
(Публикуя свою далматовиаду, спешу предупредить, что главы и части буду постоянно исправляться и дополняться. Причина проста - каждая опубликованная часть вызывает в памяти новый прилив воспоминаний, потому приходится править то, что уже создано, и добавлять то, что всплыло). Давно не бывал я Донбассе... (совсем коротенько о преддалматовском периоде жизни, моей трехлетней "командировке"). Точно не знаю, где после тяжелого ранения на Донбассе лечился мой отец Истомин Степан Иосифович, но то, что в том госпитале он влюбился в санитарку Надю, это точно. То ли госпиталь был в Тошковке, то ли уже потом отец приехал туда, где жили родители Нади, но родился я в этом шахтерском поселке. Если дата моего рождения 24 июня, то, скорее всего, мой отец и моя мама поженились в октябре 1946 г. По моим расчетам вроде все верно, но в то послевоенное время могло быть всякое. Прожил я в Тошковке три года, потому и помню совсем мало. Помню, как бабушка Домна выбегала из дома и точила нож о валявшийся во дворе валун. Помню высокую вишню, с которой бабушка собирала ягоды. Помню себя на каком-то заборе. Хорошо помню поразившие меня кирпичные дома с черными выбитыми окнами, воронки, между которыми мы шли с отцом куда-то.Мама рассказывала, что отец срывал ветку, протягивал мне прутик, и я ходил за отцом, держась за прутик по поселку, пока он собирал из подвалов ребятишек-беспризорников в школу.Да и много ли я мог запомнить в свои три года? Даже переезд за Урал, а он по тем временам занял никак не меньше недели, не оставил в памяти ни следа, а ведь мы ехали большим семейством. Голод в Донбассе был такой, что, как говорила мне бабушка, если бы не коза, на молоке которой я рос, то не жить бы мне на этом свете, как и тем остальным ребятишкам, что родились со мной в тот год.
Ошибка: верно Домна Михайловна
Демобилизовавшись, отец схватил в охапку всю семью моей мамы и увез их на свою родину, за Урал. Как мы оказались в Далматово, не знаю, ведь он сам родом из города Шадринска. Скорее всего, отца направили в Далматовский район директором школы, потому с 1951 г. мы оказались в городе, где я и прожил сорок лет. По этой причине свои три года в Донбассе я считаю временной командировкой, а Далматово считаю своей родиной.
Пришлось мне побывать в Донбассе еще раз, летом после шестого класса. Бабушка Домна решилась съездить на родину, и меня взяла с собой. Вы удивитесь, но об этой поездке я помню тоже совсем мало. Что мне запомнилось: поезд, который я видел в окно, извивающийся на поворотах; подвал, все полки которого были забиты банками с вареньями и компотами; мой родственник Толик, возивший меня на площадке товарного вагона купаться на ставок; толстяк Юхим Петрович, скорее всего, брат моего дедушки Ивана Петровича; поездка на Днестр Северский Донец (исправлено Vika Titinjuk). Донец мне запомнился, потому, что меня удивила вода - чистая и теплая. После нашей холодной сибирской Исети она обворожила меня! Бабушка говорила, что я барахтался в реке весь день, пока родня очередной раз отмечала на берегу наш приезд. Да, чуть не забыл! Эта картина, виденная мной возле проходной на шахту, отбила мне любовь к свиному салу на долгое время. На скамейке сидел человек с совершенно черным лицом и черными же руками держал огромный кусок сала и бутылку с молоком. Он черными же зубами отгрызал это белое сверкавшее на солнце сало, смачно жевал и... запивал его белой жидкостью! Такой это был жуткий контраст - совершенно черный человек и совершенно белая еда - что с того момента я с отвращением стал воспринимать как сало так, и молоко. Да, смешно! Потом, во времена моих таежных путешествий, жуя маленькие дольки обалденного ароматного свиного продукта и жадно мечтая при случае нажраться его до отвала, я всегда с улыбкой вспоминал того черного шахтера и то белое сало...
Стрелкой отмечен мой отец Истомин Степан Иосифович. 1946 г. Учитель русского языка и литературы Тошковской школы.
