Далматовиада. Глава III.Приключения. Горькая морковка.

Суровые послевоенные годы. Хлеб по карточкам, хотя запущен первый спутник. Маленькие огороды плодят ровно столько, чтоб хватило на зиму, потому летом в пищу идет только то, что нельзя заготовить впрок: лебеда, лопух, крапива, щавель. Ребятишки отпускаются на вольный прокорм.
Реки, леса и поля в полном их распоряжении: что нашел - то и съел. Но было и так, что удавалось иногда принести домой и то, что могло хоть немного, но украсить постные щи. Не всегда это одобрялось родителями, но было и не сильно наказуемым.

- Егорка, прячься, у него кнут!

Санька, придерживая оттопырившуюся рубаху, набитую до подмышек морковкой, кинулся к кустам. Егорка было рванулся за ним, но пуговица на рубахе отлетела, и морковка стала сыпаться на траву. Бросать добычу, с таким трудом собранную на совхозном поле, было жалко, он сутолошно стал сгребать красные плоды и совать их обратно за пазуху.
- Че ты возишься, он уже близко!
Санька, выглядывая из кустов, махал рукой, а Егорка, видя, что из прорехи все больше и больше морковки валится на землю, совсем растерялся и уже со слезами на глазах ползал на коленях по земле и собирал, собирал...
Тень упала на землю. Мальчик со страхом поднял глаза и увидел огромную лошадь, а на ней, закрывающего головой яркое солнце, бородатого совхозного сторожа. Тот свирепо, как показалось Егорке, смотрел на него и легонько пошлепывал кнутовищем по голенищу кирзового сапога.
- Воруешь? - прорычал грозным голосом всадник.
Егорка втянул голову в плечи и до того вжался в землю, что даже лицо воткнул в пыль.
- Дяденька, не бейте меня, я сейчас все отнесу обратно! Я совсем немножко взял, я хотел вот тут, на дорожке, все положить... но у меня пуговка... я сейчас все соберу и...

Хлюпая носом и глотая слезы от страха, Егор сгребал морковки, что выпали из-под рубахи, в кучку, стараясь, чтобы сторож не видел того, что у него было под рубахой, и медленно отползал к кустам.
Вчерашний день был более успешным, ребята нашли томатные гряды, быстро насобирали розоватых помидор и даже сумели без проблем дотащить их до реки. А уж там, на реке, в джунглях ивняка, их уже никто не мог достать. Там они были хозяева. В самой глухой части зарослей стоял их шалашик, и они до самой ночи макали в соль и ели едва красноватые крутобокие томаты, а потом в темноте переплывали реку и дома, высыпав оставшиеся плоды в ведро, заталкивали его под кухонный стол.

Мамина мама

Папина мама

Утром бабка в который раз сердито хлестала Егорку мокрым полотенцем, грозясь все рассказать отцу, но когда Егор заглядывал под стол, то ведерка там уже не находил. Мама, может быть, о чем-то и догадывалась, но отец, всегда куда-то спешащий, ничего не замечая и не спрашивая, проглатывал помидоры, или что там еще мальчику удавалось добыть, и убегал на работу.

По утрам родителей повидать удавалось редко, чаще всего бабка отправляла Егорку занимать очередь, а потом, когда он, выстояв пару часов, менял карточки на две булки серого некрасивого, но все равно дурманяще пахнущего хлеба, и прибегал домой, родители уже были на работе.
Ближе к обеду бабка начинала мыть пол в комнате, где Егорка читал книжку, и будто случайно, вполголоса принималась причитать, что скоро мать с отцом придут, а щи нечем заправить, капусты совсем мало осталось, а морквы давно уже нет. И тут же, со стоном выпрямившись, выговаривала:
- Больша чтоб за реку ни шагу! Лико, че устроили - овошшы тягать! Вот отхлешшут вас кнутом-те, узнаете тогда. Эт ты с Санькой, поди, по заливням (так она называла заливные совхозные земли, где высаживались овощи) шныришь? Тот еще озорник-то. - И тут же добавляла, - Вы-то хоть понемногу берите, легше плыть-то будет. Ишь, растят для городских, а нам шиш...
Пуговки на сатиновой рубашке к утру были все пришиты, старый поясной ремень из конской вожжи, истиравшийся в несколько дней, тоже был сцеплен суровой ниткой, потому прозрачный бабкин намек означал только одно - под вечер надо готовиться к новому набегу на "заливни".

...Годы были голодные. Мы тогда и знать не знали про всякие там борьбы двух систем, в кино казали фильмы только про войну, мы всего-то и знали, что немцы - враги, и магазины пустые только потому, что была война, и теперь всем тяжело. Первый спутник вроде как сулил новую прекрасную жизнь, но пока все было по-прежнему - голодно и холодно.
Ребятня, босая и некормленая, время проводила чаще всего на реке, где можно было наловить на уху, заправить ее лопуховыми нарезками и борщевиком, а когда в доме было уж совсем голодно, сновала по окрестным совхозным полям, собирая за рубаху все, что удавалось найти. 

Почти такой)

Сторожей тогда на полях и держали только потому, что людей слишком уж тянули к себе эти овощные гряды. Взрослым было трудно незаметно прикарманить эту вкуснятину, потому малышне из-за малого роста вроде как "бог велел" набивать пазуху плодами да тащить домой.
Как-то и не думалось о том, что все это называется воровством - эвона сколько насажено-то всего! Понималось все проще - здесь мы, а там сторож. Он должен охранять, а мы его обхитрять. Кому повезло - молодец, а кому не повезло... Ружей у сторожей не было, но кнуты были такой длины, что доставали воришек издалека. Иной раз, когда родители видели у сына красный длинный рубец повдоль спины, то начинали суетливо мазать рану и жалостливо строжить, чтобы не ходил больше "на промысел". Но проходили дни, в желудке начинало неприятно урчать, и перед глазами опять вставали совхозные гряды с "несметными" съестными богатствами. 
Конечно, лазили и по соседским огородам, обчищали яблони, сдирали дички с деревьев старого сада, наедались до одури боярки, собирали по оврагам "бздику", ели все, что было не ядовито, но овощи на заливнях были той добычей, что "не стыдно было" и домой принести.

Таково было время, каким бы диким оно ни казалось.
Помню, что как-то однажды, когда совершенно случайно кто-то заметил возле старой школы провалившуюся землю, а первые, кто сунулся в провал, сообщили о подземном хранилище - набеги на поля на время прекратились. Сладкие корнеплоды, что лежали кучами в хранилище, надолго стали для ребятишек заменителем пресных овощей. Проникнув в дыру и подхватив пару толстенных "турнепесов", мы скатывались в призаводские овраги и там, очистив шкурку, резали на куски и поедали сладкие, как мы думали, "заморские яства". При этом каждый старался поменяться кусками друг с другом, чтобы найти наиболее сладкие. Но вскоре "усушку и утруску" в хранилище заметили и наша сладкая жизнь кончилась...

Вот здесь, слева за воротами был тот подвал

- Дяденька, не бей меня, я больше не буду!

Эта слезная фраза, на самом деле, никогда не помогала, но что еще мог сказать Егорка, дрыгая и отталкиваясь ногой, чтобы хоть еще немного приблизиться к спасительным кустам? Морква за пазухой мешала ползти, но бросить ее, чтобы вскочить и сигануть туда, где затаился Санька, даже и мысли не было.
- Что, тяжело воровское брюхо тащить? - Сторож захохотал. - Поди, обожрался так, что и ходить не можешь? Ничего, под кнутом побежишь!
Заслышав свист кнута, Егорка сжался в комок, чтобы не так больно было.
Хлестнуло так сильно, что парнишка вскрикнул. Но то ли сторож был далеко, то ли кнут слабый, но было не так больно, как в другие разы, когда сторожа хлестали изо всей силы.
- Что, попало маленько? Это я для затравки, чтоб ты понял, что я шутковать не собираюсь!
Егорка, не смотря на то, что сторож явно собирался хлестнуть еще раз, все же упорно полз в сторону кустов.
Хлестуло еще раз, но Егорка опять почувствовал, что сторож не бьет в полную силу. - Издевается, - подумалось мальчику. - Или играется со скуки, падла!
Егорка устал ползти боком, он встал на колени и заерзал ногами, стараясь ползти как можно быстрее.
- Не бей, дяденька, больно же!

Эту штуку спина помнит до сих пор

- Ничего, вас надо лупить почаще, чтоб не повадно было государственное добро грабить!
Очередной удар кнута снова обжег спину.
Странно - вроде бьет, а не сильно. Издевается, точно. Еще немного, кусты уже рядом, а там только вскочить и прыгнуть туда. На коне сторож не полезет за ним. А если напоследок бородатый ударит изо всей силы?

...Тут однажды ребята купались под деревянным мостом, кто-то донырнул до дна и, чтоб показать, что он ныряет лучше всех, почерпнул рукой горсть ила. На берегу в этом иле обнаружились несколько медных денежек. Тогда уже все, кто мог донырнуть до дна, начали сгребать ил и тащить его на поверхность. Самые хитрые сгребали ил кружками и кастрюлями. Медяки были в зеленых пятнах ржавчины, но что было самое интересное - в киоске возле кинотеатра на эти медяки можно было купить ситра и даже мороженого в стаканчиках! 

Под этим мостом мы искали деньги

Вот это было дело так дело! Как на дне оказались деньги, нам было неведомо, хотя предположений о кладе и перевернувшейся машине с мешками денег было высказано немало. Но главное - на эти деньги можно было купить то, чего нам в те годы перепадало так мало - сладости! Тетка в киоске, конечно, ворчала, мол, деньги какие-то ржавые, но раз они были не поддельные, то отоваривала нас без возражений.

"Клад" оказался совсем даже небольшим и быстро кончился. Кончились и наши походы к киоску за ситром...

- Ну, что, малец, будешь еще воровать? 
Дядька замахнулся для последнего удара, и тут уж Егорка не стал больше ждать. Вскочив и поддерживая рубаху с добром, он пулей метнулся в кусты и, лавируя меж стволами, скрылся в чаще.
В ответ он услышал свист и громкий басистый хохот.
- Давай беги! Да не попадайся в следующий раз, нето уж больше не пожалею!
Егорка спешил к реке, продираясь сквозь кусты к своему шалашу, где его ждал Санька, счастливо избежавший грозной экзекуции.
- Сильно бил? - Он помог Егорке вытряхнуть моркву на землю, задрал рубаху и присвистнул: - Э, да он и не бил вовсе, а так, пужал только! Вон, недавно Леху сторож нахлестал, так кровища бежала - ух! А это мы подорожником залепим, до свадьбы заживет!
Ничего себе - не бил! Пока Санька, разложив друга на траве у костра, залеплял Егоркину спину мятым подорожником, тому было так больно, что аж слезы закапали.
- Тебе морковку почистить? - Заботливым голосом спрашивал "врач", но "больной" на морковку уже и смотреть не мог - еще тогда, когда выдирал ее из земли, наелся до отвала, да еще столько натерпелся из-за нее.
- Ниче, домой поплывем, в реке спина остынет и больно не будет. Лишь бы мамка не заметила. Может, у меня переночуешь?

Друзья сидели у костра до самой ночи и нет-нет, да и возвращались к этому сторожу, который вроде и бил, да не по-настоящему.
- Понимат, наверно, мужик, что не себе ташшим. Мой брательник еще ходить-то не умеет, а морковку в рот засунет - не отберешь! Да и в щах-то когда ее видишь, дак веселее. А то все лебеда, да крапива. Ниче, завтра мы капусточки натырим, дак еще веселее будет!
Ребята хохочут, хотя Егорка еще до сих пор со страхом вспоминает свист кнута и ощущает на плечах боль от ударов. Но уж завтра-то он хитрее будет, с самого краюшка заползет в капусту и большие вилки брать не будет, а маленькие будет перекидывать до самых кустов, чтобы не так заметно было.

Дома, заполнив ведерко морквой, мальчик осторожно пробирается к кровати и прямо в рубахе, чтобы утром бабка ничего не заметила, ложится так, чтобы попасть не на больное место.

Ночью ему снится спутник, который летит в ночном небе и светит фонариком ребятам, что ползают в совхозном горохе, собирая за пазуху толстые пузырчатые стрючки. 
В животе урчит, но завтра бабка будет кормить его щами, заправленными морковкой, будет ругать его, мол, вы с этим Санькой беды еще накликаете, а глаза ее будут ласковыми и печальными одновременно.

- Ешь, горе мое луковое! - скажет она и перекрестит Егорку заскорузлыми кривыми пальцами.

ДАЛЬШЕ